Эти безумные, безумные весенние игры...
|
Признаюсь, не без невольного трепета и не отдавая себе отчёта в моём поступке, я приложил глаза к очарованному стеклу, сквозь которое виднелся свет. Холодный пот пробежал у меня по лицу, когда внутри, в миниатюрной галерее косморамы я снова увидел ряд прекрасных, богато убранных комнат, по которым ходили крохотные копии незнакомых мне людей, богато одетых; я узнал многих из теперешних моих знакомых и, наконец, в отдалённой изукрашенной комнатке – самого себя; я стоял возле прекрасной женщины и говорил ей самые нежные речи, которые глухим шёпотом отдавались в моём слухе... [Комментарий]
В.Ф. Одоевский
«Косморама» (1839 г.) |
Зима в нынешнем году была такая, словно её и вовсе не было. Сырая малоснежная оттепель обкладывала душу, как язык гриппознику. Этим временем года хорошо переболеть в одиночестве. Чтобы дождаться наконец, будто лучистого тёплого света в конце знаменитого тоннеля им. д-ра Моуди, своей собственной весны. Заболеть взаимной любовью и умереть от бессонницы.
Если шлёпать по первым нечистым лужам нехотя, то от центрального входа ЦПКиО с гигантским, заплесневелым от налипшей берёзовой пыльцы крылатым барсом на зелёном щите до городка аттракционов, что слева от главной аллеи, вы дойдёте минут за семь. Увидите с десяток крытых штакетником «под бамбук» павильонов и ещё один – вместительный и металлический, с сигнализацией и воротами такими, словно опасность преступного угона разноцветных электромобильчиков нависает ежеминутно. Аттракционы обнесены высоким витым железом. Одной стороной забор упирается в фанерки наглядной агитации – столь чумазые, что кажется, на них вот-вот проступят ещё те, суровые до багровости красноармейские черты. С тыла обрывается овраг, из которого торчат свежие, едва оперившиеся верхушки тополей. Говорят, что всю позапрошлую зиму (1991–92 гг.) из этого оврага почти еженощно доносился безумный, нечеловеческий, протяжно-тоненький плач и хрустели снегом шаги на самом дне. Весна обнажила растерзанный девчоночий труп. А оврагов в парке столько, что, когда на исполинской схеме у кафе «Мечта» их, пустых, глинистых и холодных, обозначили как «зелёные зоны», наш ЦПКиО картографически стал здорово превосходить по озеленению сочинский «Дендрарий»... С третьей стороны к городку примыкает женская больница из коричневого кирпича, и женщины, лежащие на сохранении, медленно проносят животы, не умещающиеся в плащи, мимо «зеркального лабиринта», мимо павильона по метанию дротиков, мимо зальчика игровых автоматов... Из полутьмы которого мерцают ярмарочные огоньки горбатых несгораемых шкафов с кнопками, рукоятками, педалями, ружьями. И, хотя внутри никого, слышится глухое шипение торпед «Морского боя», и развесёлая «Калинка-малинка» после каждой партии «Городков», и браконьерские дуплеты «Сафари», и надсадная, угрюмая сирена «Воздушного боя»... Утомлённые успехом и обожравшиеся «пятнашек», автоматы разыгрывают сами с собой свои однообразные партии. И, возможно, с глубоко затаённой ненавистью ожидают партнёра-человека...
Наученный скучным опытом убивания времени в частых служебных перелётах с их непредсказуемыми «уважаемые – пассажиры – рейс – задерживается – неприбытием – самолёта – метеоусловиями – и – неприбытием – нехватаемого – топлива», я привычно стал отыскивать в павильоне (раз уж зашёл...) незнакомый автомат. Таковых обнаружилось два. Постреляв в круглые оранжевые мишени и недогасив пару штук до «призовой», подошёл ко второму. На сверкающей панели призывно горело «В космос!» и ещё странное «супер», хотя за поцарапанным плексигласовым окошечком открывалась модель Вселенной образца семидесятых: фиолетовые кратеры некоей зловещей планеты; красноватые кустики; примитивный летательный аппарат типа НЛО, парящий на фоне картонных звёзд и пары жёлтых лун... Н-да, среднее удовольствие для младшего возраста. Но меня озадачила деталь: я не заметил родных рубиновых звёзд и четырёх сакраментальных букв на борту «исследовательского звездолёта». Да и внешность у него была не наша, не ракетная... А раз так – то чей же это корабль отечественная малышня обязана пилотировать над чужими фиолетовыми кратерами?
И тут мне стало не по себе. Ощущение чьего-то внимательного, изучающего присутствия буквально истекало из пространства, и прогоняя, и заставляя приблизиться. Стало вконец жарко, я стянул кепку, машинально полез за монеткой – не нашлось. Повернулся, отыскивая того, кто бы разменял. В тёмном углу заметил женщину, пожилую, полную, со следами ушедшей привлекательности на лице, с усталым светлым взглядом и сединой в тёмных заплетённых волосах. Раньше её здесь не было – значит она кассир и пришла из подсобки...
– Размена нет, молодой человек, – грустно покачала она головой, хотя перед ней стояла обувная картонка, полная «серебра». Голос у неё оказался глубок, красив и поставлен так, как бывает у оперных актрис и учительниц начальных классов. Перед ней стоял, загораживая проход в подсобку, двухтумбовый обшарпанный стол с зелёным масляным номером на крышке. Мрачно созерцая казённую неприбранность, я и предположить не мог, что минуту спустя усядусь на обломке стула по другую сторону стола, чтобы выслушать одну из самых ирреальных и кошмарных историй в моей жизни. То, что выглядела женщина беззащитно и затравленно, да и сидела в захламленной своей подсобке как-то... спрятавшись, сильно бросалось в глаза.
Мы познакомились. Зовут её Амалия Оскаровна Вороненко. Ниже воспроизвожу её простой и безыскусный рассказ – с небольшими сокращениями и некоторой адаптацией (полный набор подробностей слишком ужасен, поверьте) и с её согласия. Итак.
«Отец назвал меня Амалией. В переводе с древнегерманского – «трудолюбивая». Он был большой романтик и шутник, писатель, историк, автор многих книг о казанской старине, довольно известный в городе. Печатался ещё до революции, под различными псевдонимами – Нечитайлов, Самолюбов. Его сразу, ещё в 1936-м, забрали, одним из первых в Казани, как «контрреволюционера-одиночку». Мне тогда три года было. Ему почти повезло – попал не в концлагерь, а ссыльным поселенцем на Индигирку, с правом переписки. В 1939-м ему особым совещанием («тройкой») добавили 5 лет – в связи с «ожидающейся агрессией фашистских наймитов», это неверно, что Сталина застали врасплох... Отец умер в 1940-м, так нас с мамой больше и не увидев, но я его всё равно почему-то очень помню. Мама всё его ждала, в смерть не верила, а уже после войны, в 1954-м, несколько ночей подряд видела такой сон: одну ночь – отец выходит за заснеженные ворота, за колючую проволоку, на волю; вторую – едет в простреленном насквозь товарном вагоне, закутавшись в такую же дырявую шинель; третью – приезжает в Казань и идёт пешком к нам на Булак, встречая незнакомых людей и удивляясь непонятным лозунгам... Наутро мама уже ждала звонка в дверь. В дверь позвонили. Открывала соседка по коммуналке – за дверью никого не было, пошалил кто-то, наверное. А мама уже лежала мёртвая и улыбалась – сердце не выдержало... В 1959-м я вышла замуж, за очень хорошего человека, работал он токарем на арматурном заводе, был тогда такой. Но, видно, судьба озлилась на нашу семью. В марте 1966-го мужа оперировали в московской Боткинской больнице по поводу рака пищевода. Первая операция прошла относительно нормально, но ему вывели прямую кишку спереди, и он очень мучился, говорил: «Всё равно жить таким не буду, лучше сегодня ночью умру» – и... умер. Так что детишек я поднимала одна. Сын – инженер по технике безопасности на КМПО, женат, детей тоже двое и даже зовут так же, как его самого и сестру. Дочка врачом была, замуж не успела – погибла она ужасно, нечестно как-то, глупо...»
До 1987 года Амалия Оскаровна преподавала математику, алгебру и геометрию в одной из школ Кировского района. Ушла на пенсию, как ни уговаривали «поработать ещё немного»: заслуженный учитель ТАССР, 37 лет стажа, одинаковое уважение и со стороны малолетних лоботрясов, и коллег... Ушла. А после второй ступени взлёта цен пенсии стало не хватать. Прочитав объявление в газете, она пришла устраиваться в ЦПКиО им. Горького в октябре 1990 года. Взяли – «кассиром-уборщиком павильона «Игровые автоматы» с ежемесячным окладом 225 руб.». С 10 до 18, без выходных. («Устроиться оказалось нелегко. Постоянно подходили какие-то молодые бандиты – мол, «убирайся, бабка, у нас заранее распределено, кого сюда посадить»... Поближе к деньгам, конечно. У нас ведь какая была система: утром из Сбербанка в опечатанных целлофановых пакетах с накладными привозят мелочь, в выходные до 100 руб. на день. Ну а поскольку бумажные деньги вечером принимает уже не банк, а инкассаторы администрации парка, то случаются излишки... Но я старалась, как это ни банально звучит, работать честно... Милиционер знакомый, Равиль, у него постоянный пост напротив павильона, он честный молодой человек, и сказал: «В случае чего я вас, Амалия Оскаровна, защитить не смогу. Просто не успею»...) Однако первая осень, а за ней и зима прошли безмятежно и спокойно, и наступил новый, 1991 год...
«Перед самым Рождеством, 6-го, привезли к нам несколько новых игровых автоматов, которые парк закупил в Литве. Что-то поставили в соседний павильон, что-то – в другой зал, который возле кладбища и спуска к причалу, но туда и зайти-то страшно, хотя у них и компьютеры, и звукозапись, – тёмное место, зальчик грязный, неряшливые мужчины с расширенными зрачками... Ну, привезли и выгрузили. Когда заносить стали, полировку ЕМУ попортили, а заодно полпорога свернули, так что теперь, когда дверь закрывается, снизу светится щель. Парковый электрик подключил ЕГО где-то уже в начале февраля. ОН нормально работал, хотя особой популярностью не пользовался, то ли дело «Морской бой» или «Репка» – силомер, за ручку подёргать... А где-то в конце февраля голова у меня стала болеть, буквально разламывается, и глаза как изнутри толчками кто-то выдавливает. Причём только на работе. Проверила давление – 130/90, моё, возрастное. Но боли усиливаются постепенно, как перегрузки у взлетающего космонавта, и ещё постоянное чувство дискомфорта, как будто пристальный взгляд, переполненный ненавистью, на себе ловишь. Когда в зале никого не бывало, я выходила на улицу, в парк, разговаривала с нашим «безумно гениальным поэтом» – крутильщиком карусели, у нас вообще ужасно много интересных личностей, и чуть легче становилось...»
В бухгалтерии ЦПКиО я просмотрел документацию, инструкции и накладные на «Та-И №692949, НМ 3-М» («Автомат игровой, электрический, типовой конструкции, новая модель, модификация 3») размерами 170 на 70 на 60 см, изготовленный в «1988/IX» на ПО «Экранас» г. Паневежиса Литовской ССР, ничем совершенно не примечательный полупримитивный агрегат средней пожароопасности, без заводского брака. Штамп ОТК, кривая подпись начальника смены и кого-то из литовского профкома. Накладные в изумительном порядке, с симпатичными, убедительными печатями и подробным описанием маршрута железнодорожной доставки.
«...А потом я увидела первый сон. В ночь на 2 марта. Сон мне запомнился сразу, хотя я их редко помню. Видение было не очень жутким, но ведь и жабу жирную случайно раздавить не страшно... Снилось, будто ночь и я сижу внутри этого своего... чтоб он сгорел, павильона. Мне холодно и не по себе, я пытаюсь вспомнить, зачем пришла сюда ночью, в ночной сорочке. Сижу на своём месте, наискосок от двери, и вдруг вижу: дверь медленно приоткрывается. Без обычного скрипа. И вообще ни звука вокруг. Открывается настежь, и мне тоскливо так становится, скользко и неприятно, а я сижу, как парализованная. А за нашим отколотым порогом вижу знакомые павильоны, почти растаявший снег, фонарь горящий и изредка моргающий сонно, а дальше – тёмно-синий дым стелется, медленно вращаются неглубокие кратеры, звёзды очень большие, неподвижные и две луны, причём одна как-то странно сплюснута... И сверху торжественно так садится «летающая тарелка» конической формы, усечённая сверху, на трёх ножках. Вроде заходит на посадку, но сесть никак не может, беззвучно летает над кратерами, тыкается, место как будто ищет. И я проснулась тут, вся в поту, сердце колотится. Весь день провела как в тумане. Люди вокруг, ребятишки, а на меня давит, давит что-то. Как под гипнозом, подошла к ЭТОМУ... «В космос». Заглянула в окошко – Господи, та же картинка, только миниатюрная. А я до этого момента и не приближалась к НЕМУ никогда...»
В ответ на пересказанные мной фрагменты этой истории аспирант кафедры ВМК КГУ, старший программист Казанского городского вычислительного центра Наиля Ибрагимова охарактеризовала игровые автоматы данного типа как «чрезвычайно примитивные, двухпрограммные». Заметила, что даже «спорадические сбои, в результате которых может возникнуть нечто отдалённо напоминающее разумные действия – но, конечно, без всякой телепатии, – маловероятны». Увы, возразил я Наиле, чего-чего, а «сбоев» хватает и у примитивных агрегатов. Так, весной 1991-го «однорукий бандит» прибалтийского происхождения, установленный в холле гостиницы «Ялта», показал ошарашенному отпускнику за металлический рубль совершенно бешеную для того времени сумму в 9.999.999 рублей. Счастливый неудачник до вечера сторожил заветную комбинацию (на которую, как оказалось позже, автомат просто не был запрограммирован изначально), а потом ещё полтора года судился с дирекцией гостиницы, естественно безуспешно... Весной 1992-го в Сергиевом Посаде произошёл один из первых в истории цивилизации конфликт человека с другим примитивным полуавтоматом. Механический труженик занимался привычным делом: брал связки бенгальских огней и обжигал их в печи. Когда связки кончились, он застыл в неподвижном ожидании. Находившийся неподалёку работник цеха заинтересовался своим механическим «собратом», приблизился и, заглянув роботу в «лицо», процедил что-то привычное, вроде: «Ну что, бандит, делать нечего? Не на курорте...». Робот вздрогнул, схватил человека и моментально затолкал в печь. История завершилась сравнительно благополучно: температура в печи была лишь 80 градусов по Цельсию, и незадачливый «сапиенс» отделался психологическим шоком... Однако в сентябре 1991 года игровой автомат «Авторалли», установленный на втором этаже аэропорта г. Самары, убил током 10-летнего пацана, выигравшего «призовую»... Известны и факты совсем инфернальные. В мае 1992 года в Антверпене (Бельгия) был проведён сеанс общения с духом трагически погибшей молодой писательницы Сильвии Менард, вселившимся в собственный компьютер. Присутствовало более 50 учёных из различных стран, которые и засвидетельствовали появление в затенённой комнате полупрозрачной синевато пульсирующей изящной женской руки, напечатавшей послание из 800 слов. «Это самое драматическое явление из всего увиденного мною в жизни!» – отметил датский психолог профессор Флемминг Соренсен. Интересно, что сказал бы сей учёный муж, познакомься он с А.О. Вороненко; ведь думается, «казанский феномен» покруче будет...
«...Следующая ночь вышла ещё хуже, потому что «тарелка» села. Сверху дверца круглая отпала, люк. И полезли оттуда... Ах, если бы роботы какие инопланетные или там трёхметровые фосфоресцирующие осьминоги, это ладно, я в юности Беляевым зачитывалась, Сапариным, Шпановым, Ефремовым... Но ЭТИ!!! Хуже всего то, что они похожи на людей. Вернее, составлены из разных кусков человеческих тел. Были чьи-то головы с мёртвыми, гноящимися лицами, ковыляющие на двух отрезанных ступнях – и всё, больше ничего у этого существа нет, одна голова на ногах! Были перевёрнутые горизонтально туловища, снизу к которым приделано несколько пар младенческих ножек, – а голова у него на длинной, тонкой шее, на месте, простите... Три ноги, спаянные одной рукой на манер буквы «Ж». Огромное кровоточащее, дрожащее сердце размером с бочку, с единственным огромным глазом посредине, на рахитичных ножках, с тоненькими ручонками, в одной из которых что-то нескончаемое, как кишка, склизкое и бугристое, оканчивающееся ещё одним глазом – таким же синим, как и первый, изолированным, но моргающим. Были ещё какие-то внутренние органы, лужи слизи и несворачивающейся крови, абсолютно невообразимые твари! Всего их было немного, штук пятнадцать, эдакий шевелящийся розово-волосатый ком... И ОНИ приближались к открытой настежь двери. ОНИ пищали что-то, кричали, ревели басом, но звуки доносились до меня словно сквозь прозрачную толстую стену. И в дверь ОНИ влезть не смогли. Какая-то сила ИМ мешала постоянно. ОНИ хотели, я это поняла, чтобы я сама к НИМ вышла и с НИМИ улетела. «Зачем?» – спрашивала я, дрожа. Ответ был хором, смысл примерно такой: «Ты нам нужна. Нам тебя завещали. Ты всё равно скоро умрёшь, и мы всё равно возьмём твоё тело. Душу не тронем. Но лучше выходи сама, а то хуже будет»... Я проснулась от собственного вопля. С мыслью: я пока нормальная или уже нет?.. Скажите, молодой человек, вот вы уже меня довольно давно знаете, ещё когда я в парке этом чёртовом работала, признайтесь: я ведь иногда кажусь вам «с приветом»?..»
Теперь, пожалуй, нет... «Психиатрия – наука из самых древних. Ей известны куда более сложные случаи паранойи, шизофрении – скрытые, шубообразные, – прокомментировал услышанное и зарисовки А.О. (неохотно, по моему настоянию выполнила она карандашом несколько ИХ обликов) П.К. Секаловский, сотрудник клиники нервных болезней казанского ГИДУВа. – Но интуиция мне подсказывает, что здесь всё чисто. И честно. Хотя, конечно, мотивы зарисовок напоминают Босха, Питера Брейгеля – старшего, Мунка, которые, как известно, зарисовывали собственные галлюцинации... Но здесь «ловить чертей» надо в реальной жизни или искать реальные причины нервного криза, переутомления, сопутствующих болезней. Женщина психически здорова, утверждаю. Может, слишком возбудима и переутомлена, но это практически нормально – при женской-то эмоциональной восприимчивости, после многолетней работы педагога, при жизненных невзгодах да сегодняшней жизни... Знаете, что я вам расскажу. В анналах психиатрии зафиксирован эпизод, когда в алма-атинской лечебнице несколько лет в начале 60-х провёл человек, утверждавший, что он «призван энергетическим дублёром в отряд советских космонавтов», где проходит все стадии подготовки, затем сопровождает своего «двойника» непосредственно при полёте, выполняет с ним все эксперименты, видит Землю сверху, потом возвращается. И так несколько раз, начиная почему-то аж с 1959 года. Больной инертен, на внешние раздражители не реагирует, только имитирует переговоры с ЦУПом с потрясающими техническими подробностями или вжимается в кровать до посинения, когда изображает прохождение центрифуги очередным космонавтом. Приступы были периодическими и удивительно совпадали с полётами, о чём, конечно, изолированный больной знать не мог. А в 1964 году он, «пройдя» все «тестовые эксперименты» и уже «возвращаясь», вдруг начал кричать, что «сошёл с орбиты, горю, падаю», начал корчиться и рыдать, обращаясь то к своей семье (в реальном мире он был одинок, работал газосварщиком), то к советскому правительству, к Косыгину и Брежневу, потом к ребятам из отряда космонавтов, ко всем поочерёдно... И – умер. Причём на кровати лежал буквально обугленный труп с выкипевшей кровью, не было ни одной целой кости... Только через 10 дней объявили, что в тот самый час погиб Комаров. Говорят, запись бреда этого странного больного попала к зарубежным психиатрам, от них – в ЦРУ и была использована пропагандой как подлинная запись последних часов нашего космонавта, сделанная с помощью радиотелескопа-пеленгатора... Хотя, может, так оно и было: я почему запомнил этот казус – уж больно отдаёт реальностью...» Больно...
«...На следующую ночь всё повторилось. Но страшнее. Я видела оторванную голову своего отца на чьём-то змеинообразном бесформенном теле, у которого было ещё несколько голов на искривлённых, вращающихся каруселью шеях, растущих откуда попало. Отец плакал и умолял меня не выходить, но некоторые из голов хохотали, зубами щёлкали, некоторые как будто спали, закатив гноящиеся глаза, другие пожирали друг друга. Я пыталась по-прежнему убедить себя, что это всего лишь сон, но кошмар был чересчур реален, я была в истерике, орала ИМ: кто вы такие? откуда вы взялись? чего вам нужно, гады? А в ответ, опять хором, полушёпотом: «Мы – некоторые из вас. Мы – скитальцы. Всё время скитаемся и возвращаемся к вам. Иди к нам. Не бойся нас» – и так далее... И это было всю весну! Я ходила – как в болоте плавала, как перед смертью каждую секунду. Несколько раз чуть не угодила под машину и поняла: надо быть осторожнее, ведь моей смерти ждут. К психиатру я не обращалась. Вылечить не смогут, а вот упрятать... У меня дочка была, врач, педиатр, она мне таблетки снотворные приносила – «родедорн», «люминал»... Помогало слабо. Но как-то ОНИ, явившись, исчезли почти сразу, с сожалением так проворчав: «Кончилось время, нам пора улетать дальше. Но мы вернёмся за тобой через год!» ...Проснулась, а за окном, как впервые, – светлый летний дождик, птицы посвистывают, лето. 1 июня, Международный день детей... Но через год, как по расписанию, они в мои сны вернулись. А до этого мы похоронили дочку, осенью 1991-го. Она кошмарно погибла, дико. Торопилась на работу, перебегала между двумя трамваями, как раз напротив ЦПКиО – она во 2-й поликлинике работала. Один трамвай отрезал ногу, другой – голову... Мне до сих пор кажется, что вся её кровь там так и осталась, и я уволилась из своего павильона, дура, раньше надо было... Хотя ОНИ всё равно явились весной 1992-го. И в первую же ночь я увидела с НИМИ свою доченьку, не всю... можно я не всё буду рассказывать?.. И как-то я решила покончить со всей этой пыткой и выйти к НИМ. Встала. Пошла к выходу. Помню, сзади стул упал со стуком. Иду. ОНИ аж задрожали, обступили павильон и даже под свет нашего, земного фонаря придвинулись, довольно далеко от своих кратеров. И тут – боль меня остановила. Отрезвила. Я зацепилась за отставшую от стены дощечку. Очнулась в своей кровати как обычно, но – плечо оцарапано до крови, рубашка ночная порвана... И ещё запомнилась мне ИХ мерзкая, гаденькая интонация, необычная для НИХ: дескать, «мы не торопимся, времени у нас достаточно, нам разрешили брать тебя долго. Ты для нас очень ценная. Поэтому мы всё равно тебя возьмём, не этой весной, так следующей. Ты сама посчитаешь это благом, лучшим выходом. Измучаешься. Выйдешь к нам. Не так ли?». Игривый такой вопросик: «Не так ли?» На который и ответить-то нечего...»
Как-то летом приволок я в павильон своего приятеля, сам не знаю зачем. Возможно, моё подсознание хотело, чтобы он, увидев, как эти запредельные уродцы втягивают меня в свою дьявольскую машинку, написал бы потом обо мне что-нибудь доброе (он тоже журналист). К сожалению, до приключений не дошло. Благополучно сыграв «В космос», я заставил сыграть и приятеля, и на обратном пути он долго и задумчиво косился на меня, потрясённый таким азартом... В январе 1993 года я ещё раз побывал там, но... автомата уже не было. Был пыльный прямоугольник стены и два обрубка кабеля с торчащими сосудиками разноцветных проводков. Может, взбесившаяся машина успела ещё как-то проявить себя, прежде чем её изолировали от доверчивого людского общества? А если просто слыла непопулярной, то почему её просто не заменили никакой иной?.. Сонный небритый брюнет, работающий здесь теперь, сказал мне, что «о чём-то таком слышал, но не верю». Сообщил, что «ничего не происходило, хотя вот, передо мной здесь Марат какой-то работал, так он теперь в РКБ лежит, с головой у него что-то. Наверно, от армии косит... Ещё говорят, что ночью здесь якобы этот металлолом включается, вдоль стены, каждый ящик по очереди... Нет, сам я ночным сторожем сюда не нанимался...»
«...Ночью, с неделю назад (разговор происходил 23-24 апреля этого года. – В.Т.) слышу вдруг истошный крик. Сосед по коммуналке, Семён Владимирович Л., отправился на кухню водички попить и... как он сам говорит, «летающего дьявола» увидел. У нас форточка открыта постоянно, он увидел тень небольшую на занавеске, подумал – синичка залетела. Шевельнул занавеску. Тварь эта начала летать над ним, тоненько так пища, а Семён говорит – кричала что-то. А облик у неё! Лысая детская головка, с кулачок, с острыми зубами, а вместо ушей приделаны большие волосатые ладони с татуировками, она ими размахивает и летает, летает, летает... Куда делся этот монстр, не видели, сосед убежал и с тех пор у сына, на другой квартире ночует, но я не думаю, что ОНО далеко улетело... Хотя снов этих этой весною не было. Пока не было... Может, ОНИ как бы в другую плоскость воздействия переходят, перебираются в нормальную, физическую нашу жизнь?.. Я почему спрашиваю – недавно, на Пасху и Светлое Воскресенье пошла я ночью в Петропавловскую нашу, будто кто-то добрый мне подсказал, что необходимо пойти. Постояла, послушала около часа – я воспитана атеисткой, но есть у меня к светлой истинной вере уважение, – свечки всем своим поставила и ушла, стараясь успеть на трамвай. А впереди, сразу за церковным порогом прошлогодние листья-веточки зашевелились, и смотрю – розовый пальчик вдруг вытягивается и меня манит. Мизинец. Я отшатнулась. А ОН – на земле ногтем значок маленький чертит, мне под церковным фонарём хорошо было видно: знак бесконечности, восьмёрка на боку... Понимать, наверное, надо так: никогда не оставим в покое... Да, кстати, не я одна эту гнусность тогда заметила, следом выходила семья с маленькой девочкой, и вот она закричала: «Ой, мама-папа, смотрите, какой червячок!» Что ж, по крайней мере, мне есть и теперь где спрятаться от них – в собственных снах, которые ОНИ милостиво очистили от собственного присутствия...»
Ныне Амалия Оскаровна лежит у себя в комнатке в длиннокоридорной «сталинской» коммуналке на ул. Красного Знамени, наполненной, как выясняется, отнюдь не только тараканами. У неё острый атеросклероз и тромбофлебит, она почти не ходит, и хлеб с молоком ей покупает сын, изредка – соседи да случайные гости вроде меня (к слову, её не забывают ученики, что тоже достаточно необычно. «Приходят даже те, кому я вообще не преподавала... Знаете, это, пожалуй, лучшая моя память о прожитой жизни...»)... Часами смотрит она на дешёвый пластмассовый термометр, прибитый за окном, чья кровавая капля свернулась на отметке плюс 20 градусов... Все народные приметы и экстрасенсорные предвидения Гидрометцентра говорят о том, что в самом разгаре тёплое время года – с бритвенными краями давно лопнувших и растёкшихся льдин на Казанке и Волге, с давно распустившимися плетями уличных верб и акаций, с некогда занесёнными, а ныне благополучно рухнувшими небесными стрелами радужных сосулек... Кому-то – добрых полгода любви и нежных слов, а кому-то... Не так ли?
Если шлёпать по первым нечистым лужам нехотя, то от центрального входа ЦПКиО с гигантским, заплесневелым от налипшей берёзовой пыльцы крылатым барсом на зелёном щите до городка аттракционов, что слева от главной аллеи, вы дойдёте минут за семь. Увидите с десяток крытых штакетником «под бамбук» павильонов и ещё один – вместительный и металлический, с сигнализацией и воротами такими, словно опасность преступного угона разноцветных электромобильчиков нависает ежеминутно. Аттракционы обнесены высоким витым железом. Одной стороной забор упирается в фанерки наглядной агитации – столь чумазые, что кажется, на них вот-вот проступят ещё те, суровые до багровости красноармейские черты. С тыла обрывается овраг, из которого торчат свежие, едва оперившиеся верхушки тополей. Говорят, что всю позапрошлую зиму (1991–92 гг.) из этого оврага почти еженощно доносился безумный, нечеловеческий, протяжно-тоненький плач и хрустели снегом шаги на самом дне. Весна обнажила растерзанный девчоночий труп. А оврагов в парке столько, что, когда на исполинской схеме у кафе «Мечта» их, пустых, глинистых и холодных, обозначили как «зелёные зоны», наш ЦПКиО картографически стал здорово превосходить по озеленению сочинский «Дендрарий»... С третьей стороны к городку примыкает женская больница из коричневого кирпича, и женщины, лежащие на сохранении, медленно проносят животы, не умещающиеся в плащи, мимо «зеркального лабиринта», мимо павильона по метанию дротиков, мимо зальчика игровых автоматов... Из полутьмы которого мерцают ярмарочные огоньки горбатых несгораемых шкафов с кнопками, рукоятками, педалями, ружьями. И, хотя внутри никого, слышится глухое шипение торпед «Морского боя», и развесёлая «Калинка-малинка» после каждой партии «Городков», и браконьерские дуплеты «Сафари», и надсадная, угрюмая сирена «Воздушного боя»... Утомлённые успехом и обожравшиеся «пятнашек», автоматы разыгрывают сами с собой свои однообразные партии. И, возможно, с глубоко затаённой ненавистью ожидают партнёра-человека...
Наученный скучным опытом убивания времени в частых служебных перелётах с их непредсказуемыми «уважаемые – пассажиры – рейс – задерживается – неприбытием – самолёта – метеоусловиями – и – неприбытием – нехватаемого – топлива», я привычно стал отыскивать в павильоне (раз уж зашёл...) незнакомый автомат. Таковых обнаружилось два. Постреляв в круглые оранжевые мишени и недогасив пару штук до «призовой», подошёл ко второму. На сверкающей панели призывно горело «В космос!» и ещё странное «супер», хотя за поцарапанным плексигласовым окошечком открывалась модель Вселенной образца семидесятых: фиолетовые кратеры некоей зловещей планеты; красноватые кустики; примитивный летательный аппарат типа НЛО, парящий на фоне картонных звёзд и пары жёлтых лун... Н-да, среднее удовольствие для младшего возраста. Но меня озадачила деталь: я не заметил родных рубиновых звёзд и четырёх сакраментальных букв на борту «исследовательского звездолёта». Да и внешность у него была не наша, не ракетная... А раз так – то чей же это корабль отечественная малышня обязана пилотировать над чужими фиолетовыми кратерами?
И тут мне стало не по себе. Ощущение чьего-то внимательного, изучающего присутствия буквально истекало из пространства, и прогоняя, и заставляя приблизиться. Стало вконец жарко, я стянул кепку, машинально полез за монеткой – не нашлось. Повернулся, отыскивая того, кто бы разменял. В тёмном углу заметил женщину, пожилую, полную, со следами ушедшей привлекательности на лице, с усталым светлым взглядом и сединой в тёмных заплетённых волосах. Раньше её здесь не было – значит она кассир и пришла из подсобки...
– Размена нет, молодой человек, – грустно покачала она головой, хотя перед ней стояла обувная картонка, полная «серебра». Голос у неё оказался глубок, красив и поставлен так, как бывает у оперных актрис и учительниц начальных классов. Перед ней стоял, загораживая проход в подсобку, двухтумбовый обшарпанный стол с зелёным масляным номером на крышке. Мрачно созерцая казённую неприбранность, я и предположить не мог, что минуту спустя усядусь на обломке стула по другую сторону стола, чтобы выслушать одну из самых ирреальных и кошмарных историй в моей жизни. То, что выглядела женщина беззащитно и затравленно, да и сидела в захламленной своей подсобке как-то... спрятавшись, сильно бросалось в глаза.
Мы познакомились. Зовут её Амалия Оскаровна Вороненко. Ниже воспроизвожу её простой и безыскусный рассказ – с небольшими сокращениями и некоторой адаптацией (полный набор подробностей слишком ужасен, поверьте) и с её согласия. Итак.
«Отец назвал меня Амалией. В переводе с древнегерманского – «трудолюбивая». Он был большой романтик и шутник, писатель, историк, автор многих книг о казанской старине, довольно известный в городе. Печатался ещё до революции, под различными псевдонимами – Нечитайлов, Самолюбов. Его сразу, ещё в 1936-м, забрали, одним из первых в Казани, как «контрреволюционера-одиночку». Мне тогда три года было. Ему почти повезло – попал не в концлагерь, а ссыльным поселенцем на Индигирку, с правом переписки. В 1939-м ему особым совещанием («тройкой») добавили 5 лет – в связи с «ожидающейся агрессией фашистских наймитов», это неверно, что Сталина застали врасплох... Отец умер в 1940-м, так нас с мамой больше и не увидев, но я его всё равно почему-то очень помню. Мама всё его ждала, в смерть не верила, а уже после войны, в 1954-м, несколько ночей подряд видела такой сон: одну ночь – отец выходит за заснеженные ворота, за колючую проволоку, на волю; вторую – едет в простреленном насквозь товарном вагоне, закутавшись в такую же дырявую шинель; третью – приезжает в Казань и идёт пешком к нам на Булак, встречая незнакомых людей и удивляясь непонятным лозунгам... Наутро мама уже ждала звонка в дверь. В дверь позвонили. Открывала соседка по коммуналке – за дверью никого не было, пошалил кто-то, наверное. А мама уже лежала мёртвая и улыбалась – сердце не выдержало... В 1959-м я вышла замуж, за очень хорошего человека, работал он токарем на арматурном заводе, был тогда такой. Но, видно, судьба озлилась на нашу семью. В марте 1966-го мужа оперировали в московской Боткинской больнице по поводу рака пищевода. Первая операция прошла относительно нормально, но ему вывели прямую кишку спереди, и он очень мучился, говорил: «Всё равно жить таким не буду, лучше сегодня ночью умру» – и... умер. Так что детишек я поднимала одна. Сын – инженер по технике безопасности на КМПО, женат, детей тоже двое и даже зовут так же, как его самого и сестру. Дочка врачом была, замуж не успела – погибла она ужасно, нечестно как-то, глупо...»
До 1987 года Амалия Оскаровна преподавала математику, алгебру и геометрию в одной из школ Кировского района. Ушла на пенсию, как ни уговаривали «поработать ещё немного»: заслуженный учитель ТАССР, 37 лет стажа, одинаковое уважение и со стороны малолетних лоботрясов, и коллег... Ушла. А после второй ступени взлёта цен пенсии стало не хватать. Прочитав объявление в газете, она пришла устраиваться в ЦПКиО им. Горького в октябре 1990 года. Взяли – «кассиром-уборщиком павильона «Игровые автоматы» с ежемесячным окладом 225 руб.». С 10 до 18, без выходных. («Устроиться оказалось нелегко. Постоянно подходили какие-то молодые бандиты – мол, «убирайся, бабка, у нас заранее распределено, кого сюда посадить»... Поближе к деньгам, конечно. У нас ведь какая была система: утром из Сбербанка в опечатанных целлофановых пакетах с накладными привозят мелочь, в выходные до 100 руб. на день. Ну а поскольку бумажные деньги вечером принимает уже не банк, а инкассаторы администрации парка, то случаются излишки... Но я старалась, как это ни банально звучит, работать честно... Милиционер знакомый, Равиль, у него постоянный пост напротив павильона, он честный молодой человек, и сказал: «В случае чего я вас, Амалия Оскаровна, защитить не смогу. Просто не успею»...) Однако первая осень, а за ней и зима прошли безмятежно и спокойно, и наступил новый, 1991 год...
«Перед самым Рождеством, 6-го, привезли к нам несколько новых игровых автоматов, которые парк закупил в Литве. Что-то поставили в соседний павильон, что-то – в другой зал, который возле кладбища и спуска к причалу, но туда и зайти-то страшно, хотя у них и компьютеры, и звукозапись, – тёмное место, зальчик грязный, неряшливые мужчины с расширенными зрачками... Ну, привезли и выгрузили. Когда заносить стали, полировку ЕМУ попортили, а заодно полпорога свернули, так что теперь, когда дверь закрывается, снизу светится щель. Парковый электрик подключил ЕГО где-то уже в начале февраля. ОН нормально работал, хотя особой популярностью не пользовался, то ли дело «Морской бой» или «Репка» – силомер, за ручку подёргать... А где-то в конце февраля голова у меня стала болеть, буквально разламывается, и глаза как изнутри толчками кто-то выдавливает. Причём только на работе. Проверила давление – 130/90, моё, возрастное. Но боли усиливаются постепенно, как перегрузки у взлетающего космонавта, и ещё постоянное чувство дискомфорта, как будто пристальный взгляд, переполненный ненавистью, на себе ловишь. Когда в зале никого не бывало, я выходила на улицу, в парк, разговаривала с нашим «безумно гениальным поэтом» – крутильщиком карусели, у нас вообще ужасно много интересных личностей, и чуть легче становилось...»
В бухгалтерии ЦПКиО я просмотрел документацию, инструкции и накладные на «Та-И №692949, НМ 3-М» («Автомат игровой, электрический, типовой конструкции, новая модель, модификация 3») размерами 170 на 70 на 60 см, изготовленный в «1988/IX» на ПО «Экранас» г. Паневежиса Литовской ССР, ничем совершенно не примечательный полупримитивный агрегат средней пожароопасности, без заводского брака. Штамп ОТК, кривая подпись начальника смены и кого-то из литовского профкома. Накладные в изумительном порядке, с симпатичными, убедительными печатями и подробным описанием маршрута железнодорожной доставки.
«...А потом я увидела первый сон. В ночь на 2 марта. Сон мне запомнился сразу, хотя я их редко помню. Видение было не очень жутким, но ведь и жабу жирную случайно раздавить не страшно... Снилось, будто ночь и я сижу внутри этого своего... чтоб он сгорел, павильона. Мне холодно и не по себе, я пытаюсь вспомнить, зачем пришла сюда ночью, в ночной сорочке. Сижу на своём месте, наискосок от двери, и вдруг вижу: дверь медленно приоткрывается. Без обычного скрипа. И вообще ни звука вокруг. Открывается настежь, и мне тоскливо так становится, скользко и неприятно, а я сижу, как парализованная. А за нашим отколотым порогом вижу знакомые павильоны, почти растаявший снег, фонарь горящий и изредка моргающий сонно, а дальше – тёмно-синий дым стелется, медленно вращаются неглубокие кратеры, звёзды очень большие, неподвижные и две луны, причём одна как-то странно сплюснута... И сверху торжественно так садится «летающая тарелка» конической формы, усечённая сверху, на трёх ножках. Вроде заходит на посадку, но сесть никак не может, беззвучно летает над кратерами, тыкается, место как будто ищет. И я проснулась тут, вся в поту, сердце колотится. Весь день провела как в тумане. Люди вокруг, ребятишки, а на меня давит, давит что-то. Как под гипнозом, подошла к ЭТОМУ... «В космос». Заглянула в окошко – Господи, та же картинка, только миниатюрная. А я до этого момента и не приближалась к НЕМУ никогда...»
В ответ на пересказанные мной фрагменты этой истории аспирант кафедры ВМК КГУ, старший программист Казанского городского вычислительного центра Наиля Ибрагимова охарактеризовала игровые автоматы данного типа как «чрезвычайно примитивные, двухпрограммные». Заметила, что даже «спорадические сбои, в результате которых может возникнуть нечто отдалённо напоминающее разумные действия – но, конечно, без всякой телепатии, – маловероятны». Увы, возразил я Наиле, чего-чего, а «сбоев» хватает и у примитивных агрегатов. Так, весной 1991-го «однорукий бандит» прибалтийского происхождения, установленный в холле гостиницы «Ялта», показал ошарашенному отпускнику за металлический рубль совершенно бешеную для того времени сумму в 9.999.999 рублей. Счастливый неудачник до вечера сторожил заветную комбинацию (на которую, как оказалось позже, автомат просто не был запрограммирован изначально), а потом ещё полтора года судился с дирекцией гостиницы, естественно безуспешно... Весной 1992-го в Сергиевом Посаде произошёл один из первых в истории цивилизации конфликт человека с другим примитивным полуавтоматом. Механический труженик занимался привычным делом: брал связки бенгальских огней и обжигал их в печи. Когда связки кончились, он застыл в неподвижном ожидании. Находившийся неподалёку работник цеха заинтересовался своим механическим «собратом», приблизился и, заглянув роботу в «лицо», процедил что-то привычное, вроде: «Ну что, бандит, делать нечего? Не на курорте...». Робот вздрогнул, схватил человека и моментально затолкал в печь. История завершилась сравнительно благополучно: температура в печи была лишь 80 градусов по Цельсию, и незадачливый «сапиенс» отделался психологическим шоком... Однако в сентябре 1991 года игровой автомат «Авторалли», установленный на втором этаже аэропорта г. Самары, убил током 10-летнего пацана, выигравшего «призовую»... Известны и факты совсем инфернальные. В мае 1992 года в Антверпене (Бельгия) был проведён сеанс общения с духом трагически погибшей молодой писательницы Сильвии Менард, вселившимся в собственный компьютер. Присутствовало более 50 учёных из различных стран, которые и засвидетельствовали появление в затенённой комнате полупрозрачной синевато пульсирующей изящной женской руки, напечатавшей послание из 800 слов. «Это самое драматическое явление из всего увиденного мною в жизни!» – отметил датский психолог профессор Флемминг Соренсен. Интересно, что сказал бы сей учёный муж, познакомься он с А.О. Вороненко; ведь думается, «казанский феномен» покруче будет...
«...Следующая ночь вышла ещё хуже, потому что «тарелка» села. Сверху дверца круглая отпала, люк. И полезли оттуда... Ах, если бы роботы какие инопланетные или там трёхметровые фосфоресцирующие осьминоги, это ладно, я в юности Беляевым зачитывалась, Сапариным, Шпановым, Ефремовым... Но ЭТИ!!! Хуже всего то, что они похожи на людей. Вернее, составлены из разных кусков человеческих тел. Были чьи-то головы с мёртвыми, гноящимися лицами, ковыляющие на двух отрезанных ступнях – и всё, больше ничего у этого существа нет, одна голова на ногах! Были перевёрнутые горизонтально туловища, снизу к которым приделано несколько пар младенческих ножек, – а голова у него на длинной, тонкой шее, на месте, простите... Три ноги, спаянные одной рукой на манер буквы «Ж». Огромное кровоточащее, дрожащее сердце размером с бочку, с единственным огромным глазом посредине, на рахитичных ножках, с тоненькими ручонками, в одной из которых что-то нескончаемое, как кишка, склизкое и бугристое, оканчивающееся ещё одним глазом – таким же синим, как и первый, изолированным, но моргающим. Были ещё какие-то внутренние органы, лужи слизи и несворачивающейся крови, абсолютно невообразимые твари! Всего их было немного, штук пятнадцать, эдакий шевелящийся розово-волосатый ком... И ОНИ приближались к открытой настежь двери. ОНИ пищали что-то, кричали, ревели басом, но звуки доносились до меня словно сквозь прозрачную толстую стену. И в дверь ОНИ влезть не смогли. Какая-то сила ИМ мешала постоянно. ОНИ хотели, я это поняла, чтобы я сама к НИМ вышла и с НИМИ улетела. «Зачем?» – спрашивала я, дрожа. Ответ был хором, смысл примерно такой: «Ты нам нужна. Нам тебя завещали. Ты всё равно скоро умрёшь, и мы всё равно возьмём твоё тело. Душу не тронем. Но лучше выходи сама, а то хуже будет»... Я проснулась от собственного вопля. С мыслью: я пока нормальная или уже нет?.. Скажите, молодой человек, вот вы уже меня довольно давно знаете, ещё когда я в парке этом чёртовом работала, признайтесь: я ведь иногда кажусь вам «с приветом»?..»
Теперь, пожалуй, нет... «Психиатрия – наука из самых древних. Ей известны куда более сложные случаи паранойи, шизофрении – скрытые, шубообразные, – прокомментировал услышанное и зарисовки А.О. (неохотно, по моему настоянию выполнила она карандашом несколько ИХ обликов) П.К. Секаловский, сотрудник клиники нервных болезней казанского ГИДУВа. – Но интуиция мне подсказывает, что здесь всё чисто. И честно. Хотя, конечно, мотивы зарисовок напоминают Босха, Питера Брейгеля – старшего, Мунка, которые, как известно, зарисовывали собственные галлюцинации... Но здесь «ловить чертей» надо в реальной жизни или искать реальные причины нервного криза, переутомления, сопутствующих болезней. Женщина психически здорова, утверждаю. Может, слишком возбудима и переутомлена, но это практически нормально – при женской-то эмоциональной восприимчивости, после многолетней работы педагога, при жизненных невзгодах да сегодняшней жизни... Знаете, что я вам расскажу. В анналах психиатрии зафиксирован эпизод, когда в алма-атинской лечебнице несколько лет в начале 60-х провёл человек, утверждавший, что он «призван энергетическим дублёром в отряд советских космонавтов», где проходит все стадии подготовки, затем сопровождает своего «двойника» непосредственно при полёте, выполняет с ним все эксперименты, видит Землю сверху, потом возвращается. И так несколько раз, начиная почему-то аж с 1959 года. Больной инертен, на внешние раздражители не реагирует, только имитирует переговоры с ЦУПом с потрясающими техническими подробностями или вжимается в кровать до посинения, когда изображает прохождение центрифуги очередным космонавтом. Приступы были периодическими и удивительно совпадали с полётами, о чём, конечно, изолированный больной знать не мог. А в 1964 году он, «пройдя» все «тестовые эксперименты» и уже «возвращаясь», вдруг начал кричать, что «сошёл с орбиты, горю, падаю», начал корчиться и рыдать, обращаясь то к своей семье (в реальном мире он был одинок, работал газосварщиком), то к советскому правительству, к Косыгину и Брежневу, потом к ребятам из отряда космонавтов, ко всем поочерёдно... И – умер. Причём на кровати лежал буквально обугленный труп с выкипевшей кровью, не было ни одной целой кости... Только через 10 дней объявили, что в тот самый час погиб Комаров. Говорят, запись бреда этого странного больного попала к зарубежным психиатрам, от них – в ЦРУ и была использована пропагандой как подлинная запись последних часов нашего космонавта, сделанная с помощью радиотелескопа-пеленгатора... Хотя, может, так оно и было: я почему запомнил этот казус – уж больно отдаёт реальностью...» Больно...
«...На следующую ночь всё повторилось. Но страшнее. Я видела оторванную голову своего отца на чьём-то змеинообразном бесформенном теле, у которого было ещё несколько голов на искривлённых, вращающихся каруселью шеях, растущих откуда попало. Отец плакал и умолял меня не выходить, но некоторые из голов хохотали, зубами щёлкали, некоторые как будто спали, закатив гноящиеся глаза, другие пожирали друг друга. Я пыталась по-прежнему убедить себя, что это всего лишь сон, но кошмар был чересчур реален, я была в истерике, орала ИМ: кто вы такие? откуда вы взялись? чего вам нужно, гады? А в ответ, опять хором, полушёпотом: «Мы – некоторые из вас. Мы – скитальцы. Всё время скитаемся и возвращаемся к вам. Иди к нам. Не бойся нас» – и так далее... И это было всю весну! Я ходила – как в болоте плавала, как перед смертью каждую секунду. Несколько раз чуть не угодила под машину и поняла: надо быть осторожнее, ведь моей смерти ждут. К психиатру я не обращалась. Вылечить не смогут, а вот упрятать... У меня дочка была, врач, педиатр, она мне таблетки снотворные приносила – «родедорн», «люминал»... Помогало слабо. Но как-то ОНИ, явившись, исчезли почти сразу, с сожалением так проворчав: «Кончилось время, нам пора улетать дальше. Но мы вернёмся за тобой через год!» ...Проснулась, а за окном, как впервые, – светлый летний дождик, птицы посвистывают, лето. 1 июня, Международный день детей... Но через год, как по расписанию, они в мои сны вернулись. А до этого мы похоронили дочку, осенью 1991-го. Она кошмарно погибла, дико. Торопилась на работу, перебегала между двумя трамваями, как раз напротив ЦПКиО – она во 2-й поликлинике работала. Один трамвай отрезал ногу, другой – голову... Мне до сих пор кажется, что вся её кровь там так и осталась, и я уволилась из своего павильона, дура, раньше надо было... Хотя ОНИ всё равно явились весной 1992-го. И в первую же ночь я увидела с НИМИ свою доченьку, не всю... можно я не всё буду рассказывать?.. И как-то я решила покончить со всей этой пыткой и выйти к НИМ. Встала. Пошла к выходу. Помню, сзади стул упал со стуком. Иду. ОНИ аж задрожали, обступили павильон и даже под свет нашего, земного фонаря придвинулись, довольно далеко от своих кратеров. И тут – боль меня остановила. Отрезвила. Я зацепилась за отставшую от стены дощечку. Очнулась в своей кровати как обычно, но – плечо оцарапано до крови, рубашка ночная порвана... И ещё запомнилась мне ИХ мерзкая, гаденькая интонация, необычная для НИХ: дескать, «мы не торопимся, времени у нас достаточно, нам разрешили брать тебя долго. Ты для нас очень ценная. Поэтому мы всё равно тебя возьмём, не этой весной, так следующей. Ты сама посчитаешь это благом, лучшим выходом. Измучаешься. Выйдешь к нам. Не так ли?». Игривый такой вопросик: «Не так ли?» На который и ответить-то нечего...»
Как-то летом приволок я в павильон своего приятеля, сам не знаю зачем. Возможно, моё подсознание хотело, чтобы он, увидев, как эти запредельные уродцы втягивают меня в свою дьявольскую машинку, написал бы потом обо мне что-нибудь доброе (он тоже журналист). К сожалению, до приключений не дошло. Благополучно сыграв «В космос», я заставил сыграть и приятеля, и на обратном пути он долго и задумчиво косился на меня, потрясённый таким азартом... В январе 1993 года я ещё раз побывал там, но... автомата уже не было. Был пыльный прямоугольник стены и два обрубка кабеля с торчащими сосудиками разноцветных проводков. Может, взбесившаяся машина успела ещё как-то проявить себя, прежде чем её изолировали от доверчивого людского общества? А если просто слыла непопулярной, то почему её просто не заменили никакой иной?.. Сонный небритый брюнет, работающий здесь теперь, сказал мне, что «о чём-то таком слышал, но не верю». Сообщил, что «ничего не происходило, хотя вот, передо мной здесь Марат какой-то работал, так он теперь в РКБ лежит, с головой у него что-то. Наверно, от армии косит... Ещё говорят, что ночью здесь якобы этот металлолом включается, вдоль стены, каждый ящик по очереди... Нет, сам я ночным сторожем сюда не нанимался...»
«...Ночью, с неделю назад (разговор происходил 23-24 апреля этого года. – В.Т.) слышу вдруг истошный крик. Сосед по коммуналке, Семён Владимирович Л., отправился на кухню водички попить и... как он сам говорит, «летающего дьявола» увидел. У нас форточка открыта постоянно, он увидел тень небольшую на занавеске, подумал – синичка залетела. Шевельнул занавеску. Тварь эта начала летать над ним, тоненько так пища, а Семён говорит – кричала что-то. А облик у неё! Лысая детская головка, с кулачок, с острыми зубами, а вместо ушей приделаны большие волосатые ладони с татуировками, она ими размахивает и летает, летает, летает... Куда делся этот монстр, не видели, сосед убежал и с тех пор у сына, на другой квартире ночует, но я не думаю, что ОНО далеко улетело... Хотя снов этих этой весною не было. Пока не было... Может, ОНИ как бы в другую плоскость воздействия переходят, перебираются в нормальную, физическую нашу жизнь?.. Я почему спрашиваю – недавно, на Пасху и Светлое Воскресенье пошла я ночью в Петропавловскую нашу, будто кто-то добрый мне подсказал, что необходимо пойти. Постояла, послушала около часа – я воспитана атеисткой, но есть у меня к светлой истинной вере уважение, – свечки всем своим поставила и ушла, стараясь успеть на трамвай. А впереди, сразу за церковным порогом прошлогодние листья-веточки зашевелились, и смотрю – розовый пальчик вдруг вытягивается и меня манит. Мизинец. Я отшатнулась. А ОН – на земле ногтем значок маленький чертит, мне под церковным фонарём хорошо было видно: знак бесконечности, восьмёрка на боку... Понимать, наверное, надо так: никогда не оставим в покое... Да, кстати, не я одна эту гнусность тогда заметила, следом выходила семья с маленькой девочкой, и вот она закричала: «Ой, мама-папа, смотрите, какой червячок!» Что ж, по крайней мере, мне есть и теперь где спрятаться от них – в собственных снах, которые ОНИ милостиво очистили от собственного присутствия...»
Ныне Амалия Оскаровна лежит у себя в комнатке в длиннокоридорной «сталинской» коммуналке на ул. Красного Знамени, наполненной, как выясняется, отнюдь не только тараканами. У неё острый атеросклероз и тромбофлебит, она почти не ходит, и хлеб с молоком ей покупает сын, изредка – соседи да случайные гости вроде меня (к слову, её не забывают ученики, что тоже достаточно необычно. «Приходят даже те, кому я вообще не преподавала... Знаете, это, пожалуй, лучшая моя память о прожитой жизни...»)... Часами смотрит она на дешёвый пластмассовый термометр, прибитый за окном, чья кровавая капля свернулась на отметке плюс 20 градусов... Все народные приметы и экстрасенсорные предвидения Гидрометцентра говорят о том, что в самом разгаре тёплое время года – с бритвенными краями давно лопнувших и растёкшихся льдин на Казанке и Волге, с давно распустившимися плетями уличных верб и акаций, с некогда занесёнными, а ныне благополучно рухнувшими небесными стрелами радужных сосулек... Кому-то – добрых полгода любви и нежных слов, а кому-то... Не так ли?
Весна 1991 – весна 1993.
Казань
Казань